На наших глазах

Где-то совсем близко, в шести часах езды на скором поезде от Киева, происходит невыразимое.

События кажутся потусторонними, на них не хватает даже эмоций. Тоска и страх, служащие переводчиками языка войны на обыденный повседневный язык мира, отказываются работать, они уходят, оставляя пустоту, которую ничем не заполнить. Вот уже шестой день продолжаются обстрелы города Дебальцево, города, в котором я неоднократно была, где у меня появились знакомые и друзья.

Я помню, что в этом городе живут люди, с глубокой печалью сетовавшие летом о том, что разбомбили спорткомплекс, и “культура из нашего города всесте с ним исчезла на век”.

И я знаю о том, что вчера эти люди, на 15 минут выходящие из подвалов, прощались навсегда с теми последними волонтерами или бликими, кто в последний раз смог по обстреливаемой трассе проехать в Дебальцево, чтобы провезти в кузове машины хлеб или молоко.

Можем ли мы, не пережившие подобного, понять, что сегодня происходит на Востоке Украины? Можем ли мы догадаться о том, как это происходящее фактически на наших глазах, - изменит их, изменит нас?

В Дебальцево сейчас зима, минусовая температура, там нет воды, тепла, нет электроэнергии, следовательно, нет света. Шквальные обстрелы из ПЗРК не прекращаются больше, чем на 30-40 минут. Из подвалов никто не решается выходить, но в подвалах темно, холодно, нечего есть. Хлеб в город не привозят. В город не привозят и другие продукты, потому что единственный оставшийся путь в Дебальцево – трасса от города Артемовска – тоже подвергается обстрелам.

Вчера в одном из старейших районов города – в Заводском поселке – под обстрелами взорвалась котельная. Это значит – последние надежды на тепло этой зимой исчезли, отопления в городе не будет.

Трасса обстреливается – то есть, никто не может привезти продовольствие, и ранненые, мирные жители и украинские военные, остаются без медикаментов, без элементарной медицинской помощи.

Разбиты вышки сотовых станций, в городе фактически нет связи. Рискуя жизнью кто-то поднимается из подвала на чердак, включает на три минуты мобильный телефон, чтобы позвонить близким и сообщить, что “мы еще живы”. Но заряд в телефоне скоро закончится, зарядить его негде, электричества нет, и его скоро не восстановят.

Он побыл на чердаке три минуты, но уже успел увидеть, что рядом горят горажи, что в соседний дом попал снаряд.

До войны тут жило около сорока пяти тысяч человек. Все, кто мог уехать, покинули город еще летом. Но кто-то не решался. Не смог позволить себе уехать по самым разным причинам. Остались одинокие матери с детьми, пожилые люди, молодые женщины, не пожелавшие оставить пожилых родителей, для которых любой переезд, как казалось летом, может быть опасен. Остались те, кто до последнего сопротивлялся мысли о судьбе беженца. Остались в том числе студенты и преподаватели железнодорожного техникума, который все еще не эвакуирован.

А была ли вообще эвакуация? Были ли приняты меры по спасению людей из Донбасса, которые оказались сейчас живым щитом сепаратистов?

Очевидно, что Киев пропустил все сроки, когда спасение этих жизней было вполне реализуемой задачей, когда эвакуация могла проходить даже относительно спокойно. Многочисленные волонтерские организации, отчаянно и мужественно сражающиеся за жизнь людей на Востоке, не могут, даже при всем желании, заменить дефицит государственной политики, направленной на спасение жизней. Этот дефицит действует подавляюще, он деморализует, потому что как бы существует от нашего общего имени.

Много раз я слышала на Донбассе упрек о том, что “Украина нас бросила”. Жители Дебальцево еще летом с недоумением говорили мне, что “им ведь в Украине обещали, что их перестанут бомбить, но обстелы продолжаются”. И удивление это было отнюдь не связано с тем, что сепаратисты бомбят мирные города. Об их готовности убивать без какой-либо причины, суда и следствия стало очень быстро известно на Донбассе еще летом. Удивление происходило из шокирующего осознания того, что Украина месяцами ничего не предпринимала для обеспечения безопасности людей. Они оказались предоставлены сами себе, и не смогли себя спасти. Отчаяние, ежедневный ужас, российская пропаганда толкнули их было на сторону сепаратистов, но там их ничего не ждало, кроме еще большего отчаяния.

Я родом из страны, для которой каждой зимой обильный снегопад является новостью. Где снег может выпасть, а многомиллионный город оказаться к этому совершенно не готовым. И транспорт застрянет в сугробах, и магазины останутся без свежего хлеба, и жизнь замрет на несколько дней, пока снег не растает или пока все же не запустят снегоуборочные машины.

Война оказалась чем-то вытесненным и вытесняемым, сном, который видит вся страна, и все еще верит, что можно исхитриться, ущипнуть себя, и вдруг проснуться с некоем прежнем нормальном мире, где войны нет, потому только, что ее не может быть.

Неужели Европа, где снег всегда убран вовремя, а опоздание поезда на 5 минут заставляет светиться табло, и всех ожидающих его многократно уведомляют об этой досадной непунктуальности, неужели и она думает, что заснула? Мы видим общий сон?

Может быть, мы вовсе не знаем себя так хорошо, как мы думаем? Кто мы, наблюдающие за медленной гибелью людей? Действительно, сделать ничего невозможно? Кем мы окажемся, когда проснемся? Сегодня я не хочу смотреть в зеркало.