Последний ресурс Путина

Мы разговариваем с моим давним знакомым, офицером в отставке. За окнами – небольшой городок, даже не городок – деревня, дома в основном одноэтажные.

Ровно год назад, в конце сентября, я гостил у него здесь. Ночами на станции останавливались военные эшелоны, идущие в сторону Украины. Грузовые платформы с бронетранспортерами, командно-штабные маши-ны, грузовики – и два-три прицепных пассажирских вагона, полных солдат-контрактников.

В маленьком городке новый поезд – всегда событие. У эшелона сно-вали торговки, собирались ждущие своих поездов пассажиры. Свет вок-зальных прожекторов заливал перрон, сгущая тьму вокруг, делая неразли-чимой округу. Мужчины молодцевато приосанивались, вспоминали свою службу, чуть хвастливо, – мол, вот какие вещи я знаю, – объясняли спут-ницам назначение военной техники, угощали солдат сигаретами. Солдаты курили, вглядываясь во тьму, с легкой снисходительностью заговаривали со штатскими, отвечая односложно, играя в игру: мы знаем, что вы знаете, куда мы едем, но мы вам об этом не скажем… Старуха, продающая пи-рожки, крестила эшелон, приговаривая: сыночки, сыночки. Звучала коман-да, сыночки грузились в вагоны, и эшелон отправлялся на позорную войну, в которой Россия якобы не участвует.

А мы шли домой – солдаты раз за разом отказывались говорить с журналистом. Шли домой в густоте осенней ночи, под дальний брех цеп-ных собак. Потом возникала тусклая лампочка, освещающая лишь метр крепкого забора и окошко в нем, обитое металлом; дом бабы Вали, торгу-ющей разведенным техническим спиртом под закуску – позапрошлогод-ний, протухший в бочке соленый огурец.
Кто-то копошился в темноте канавы на четвереньках – то ли люди, то ли собаки. Глотки, чавканье, беззлобный, заплетающийся, икающий мате-рок; трое, четверо – не разобрать во тьме. Один поднимался тяжело, бор-мотал – доброй ночи – и опускался в засохшую траву.

– Служил в Афганистане, – сказал в первый раз мой друг. – Паша Афганец, так его зовут.
Где-то вдалеке шел в ночи эшелон, увозя новых солдат на новую войну, а здесь в грязи умирал день за днем и год за годом – сколько кре-пости в человеческом теле – солдат войны прежней; тот, кем расплати-лись.
Но они не видели друг друга.

…И вот мы разговариваем год спустя. Станция пуста, эшелоны в сто-рону Украины больше не идут. В Сирию ходят корабли и летают военные транспортники.
Я пытаюсь рассказать то, чем полны в последние дни социальные се-ти: что Путин сошел с ума, что ему нужна новая победная война взамен застывшего конфликта на Донбассе, что он хочет вернуть России статус сверхдержавы…
– Ты не понимаешь, – говорит мой друг. – Ты не понимаешь.

В России шутят, что бывших сотрудников спецслужб не бывает; они вечно на службе, даже если ушли в отставку. С военными то же самое: свой мир скрытых связей, свои каналы информации.
– Я работаю с заводом, который производит оборудование для воен-ных аэродромов, – говорит он. – Авиация – хитрая штука. Там тыл движет-ся впереди боевых частей. Не будет аэродрома, не будет техники, само-лет не взлетит.
Телевизор показывает нам взлет и посадку российского истребителя-бомбардировщика с временной базы в Сирии.
– Заводу не платят денег за заказы, – говорит он. – Обещают, что да-дут позже. Государство не платит. Финансов нет.

Мой друг говорит, что санкции работают, нет внешних кредитов, и скоро будет коллапс. Цена на нефть упала, и прежнее, пусть и относи-тельное, благосостояние уже не вернуть. Эту мысль уже высказывают российские политические аналитики: России нужно открыть окно возмож-ностей. Никто не встречался с Путиным, никто не был готов после Крыма считать его надежным партнером. «Никто не берет трубку, когда он зво-нит», – так это описывается образно.
И российскому руководству нужна какая-то площадка для перегово-ров; какой-то вопрос, по которому с ними гарантированно будут разговари-вать – как первый шаг в преодолении экономических и дипломатических санкций.
Такой площадкой была выбрана Сирия.

Это убедительная теория. Но она не учитывает двух вещей.

Первая – в репрессивном, подавляющем гражданские свободы обще-стве должно быть два клапана для выброса подспудно копящейся агрес-сии – внутренний и внешний.
Внутренний – это репрессии против «врагов нации», разного рода «неблагонадежных» меньшинств. Однако удары по своим, пусть и оказав-шимся «чужими», все-таки несут риск раскола нации.
И они должны быть уравновешены агрессией внешней, в которой нация как единое «очищенное» целое выступает против иностранного про-тивника, сплачивается против «мирового зла».
Это, увы, не отменимая логика развития авторитарного режима, у ко-торого никогда не бывает хороших ходов, а только плохие и еще худшие.
И я опасаюсь, что, начав операцию в Сирии, Россия соскальзывает именно в эту воронку.

Но есть еще и второе обстоятельство, касающееся лично российского президента. В его политической биографии есть глава, которая сближает его с Башаром Асадом – и отделяет от западных лидеров. Ранняя, и, увы, уже позабытая глава.

Путин, как Башар Асад, вел войну на собственной территории – войну с Чечней. Эта война создала Путина как политика. Война жестокая, в кото-рой было все – и бомбежки населенных пунктов, и массовая гибель мир-ных жителей.
Чечню, во всяком случае на словах, поддерживал Запад, первые ли-ца чеченской оппозиции были приняты в европейских столицах. Но Путин сделал ставку на силу – и выиграл. Чечня была усмирена. Все, кто был настроен не пророссийски, надолго получили клеймо «террористов», сме-шавшее их с террористами настоящими, в которых, увы, тоже не было не-достатка.
А Запад в конце концов все это проглотил. Никто не перестал пожи-мать Путину руку, все ограничилось тревожными докладами гуманитарных организаций. А сколько погибло чеченцев и российских солдат – уже за-былось.
Цель оправдала средства. Возник modus operandi, политический код, определяющий самую суть Путина как политика: будь жестким, и мир это примет. А если мир не принимает, значит, ты был недостаточно жесток. Добавь.

– У Путина остался один ресурс на экспорт – кровь русских солдат, – вдруг говорит мой друг, как бы завершая беседу. Кажется, он сам удивлен той формуле, которую произнес.
Я бы только убрал оттуда одно слово – «экспорт».